В XVIII веке французская аристократия создала для себя богатую и веселую жизнь на доходы, получаемые от эксплуатации труда крестьян и ремесленников, на «золотой дождь», который попадал в ее руки из государственной казны за придворную службу королю. Наружная степенность и показное благочестие XVII века сменились во Франции XVIII века «непринужденностью» нравов. Париж стал теперь центром, куда стекались аристократы со всей Европы, желавшие «хорошо пожить».

Ко времени первого приезда Юсупова в Париж направление в развитии французского искусства изменилось. Против общественного неравенства, а также фривольного образа жизни аристократов и против прославления этого образа жизни в произведениях искусства подняло протест растущее «третье сословие». Выразителем этого протеста явился Ж.-Ж. Руссо, проповедовавший, что истинное счастье можно найти только у простых, не испорченных утонченной цивилизацией, людей.

Все сохранившиеся в Архангельском картины, статуи, мебель, обстановка размещены, на основании дошедших до нас описей 1822 и 1827 годов, на своих первоначальных местах, а недостающее выполнено из коллекций усадьбы с возможно более полным приближением к первоначальному убранству. Уже первая от парадного входа комната – вестибюль – поражает своей монументальностью и художественной обработкой потолка и стен. В нишах вестибюля – мраморные группы «Амур и Психея», «Кастор и Поллукс».

Зал расположен в центре дома. По окружности зала 16 колонн, размещенных парами у стен через правильные интервалы. Шесть пролетов между колоннами использованы под входы, остальные два – для кафельных печей с врезанными в них зеркалами. Колонны поддерживают балюстраду хор. Над ними высится цилиндр барабана, в котором прорезано восемь полуарок. Цилиндр оканчивается плафоном, в центре которого изображены летящие Амур и Психея.

До 1937 года по сторонам цветочного партера над обрывом стояли трехэтажные флигеля и длинные остекленные оранжереи, замыкавшие, но не закрывавшие, благодаря сравнительно незначительной высоте, композицию парка. Из-за реки зритель видел над обрывом ровное поле зеленого партера, уступы террас со множеством скульптур; перспектива замыкалась фасадом дома с легким бельведером над ним. Подъем террас и расположение фасада дома на самой высокой точке усиливали зрительное впечатление.

Большой дом в Архангельском, построенный в стиле классицизма и переделанный после пожара 1820 года, попал в садово-парковое окружение, не соответствовавшее тогдашней моде, и потому в комплексе усадьбы создался разрыв между архитектурой дома и окружающим его парком. Этот разрыв несколько восполнялся планировкой рощ, окружающих усадьбу. Так, архитектор Стрижаков в Горятинской роще создал на пруду островок, на котором устроили птичник. В пруду разводили рыбу, приучили ее подыматься по звонку из воды; на пруду плавали лебеди, утки и гуси.

Гонзаго был видным художником-декоратором. Его имя было уже широко известно в Италии, когда он принял предложение Юсупова переехать в Россию для работы в С.-Петербургском императорском театре. Гонзаго написал ряд декораций к различным театральным постановкам. Он расписывал также дворцовые комнаты, планировал посадку деревьев в парках. Сохранилась его роспись стены в Павловске.

В Архангельском с 1811 по 1827 год существовала прядильная и суконная фабрика. Как по объему производства, так и по количеству рабочих это было карликовое предприятие. Так, в 1827 году здесь было занято 12 ткачей, 16 шпульников, 6 прядильщиков и 30 малолетних – все из крепостных крестьян Юсупова. Вся выработанная здесь пряжа шла на другие доходные фабрики Юсупова: суконную в Спасском и шелковую в Купавне.

Герцен, так же как и Пушкин, с детских лет слышал о владельце Архангельского. Отец Герцена, И. А. Яковлев, принадлежал к тому же кругу высшей московской знати, что и Н. Б. Юсупов. С восьмилетнего возраста Александр Герцен числился на службе в Кремлевской экспедиции, начальником которой был Н. Б. Юсупов. В «Былом и думах» Герцен дал приведенную нами выше красочную и меткую характеристику Н. Б. Юсупову – этому живому воплощению XVIII века.

Прекрасно понимая, сколь отличен XVIII век и его представители от людей и идей нового времени, Герцен видит в Архангельском и местах, подобных ему, лишь «пышный след прошедшей жизни», но относится к Архангельскому двойственно. С одной стороны, он понимает, как далека культура прошлого века от идей нового времени, а с другой – скорбит об этой ушедшей культуре, ибо видит, как ее оттесняет новая жизнь, новые, для Герцена, торгашеские, буржуазные порядки, ломающие эту, в детстве воспринятую им культуру прошлого века.